Полковник рывком открыл ящик стола. Вытащил толстый серый конверт. Из него высыпал на стол пачку цветных фотографий. Не на одной, а даже на трех оказался запечатленным столик на колесиках На двух снимках был отчетливо виден коньячный бокал с чайного цвета жидкостью, стоящий на голубом кружке.
— Вот, пожалуйста, неопровержимое доказательство моей правоты! — торжествовал Потурицкий.
— Действительно, — с горечью согласился Межеевский. Он никак не мог смириться с мыслью, что такая милая женщина — отравительница.
Адвокат, как видно, угадал мысль поручика.
— Для меня это тоже явилось глубоким потрясением, и я долго колебался, доводить ли это до сведения следственных органов. Ведь я знаю Эльжбету с восемнадцати лет. Почти с того же дня, что и свою будущую жену. Это были три очаровательные подружки, приятельницы еще по школе. Янка, Кристина и Эля. Первая была студенткой фармацевтического, две другие учились на химическом. Я выбрал Янку, Лехнович, с которым мне тогда опять довелось встретиться, ухаживал за Кристиной. Эля какое-то время оставалась свободной, а потом и она вышла замуж за профессора Войцеховскогс Через нее я, собственно, и познакомился, а затем и подружился с Войцеховским. Ему я в большой мере обязан и дальнейшими успехами в своей адвокатской практике, поскольку он ввел меня во влиятельные круги своих знакомых, а это для любого адвоката залог будущего успеха. А вот теперь я наношу ему такой страшный удар. Он ведь очень привязан к Эле.
— Да, да, она производит впечатление примерной жены. — Полковник ничем не выражал своего удивления, слушая сенсационные показания Потурицкого, и только теперь вмешался в беседу, утратившую характер официального допроса.
— Да, — согласился адвокат. — Эльжбета не из тех изощренных кокеток, что опутывают своими сетями стареющего мужчину ради выгодной партии. Напротив, поначалу из них двоих она была больше влюблена в Зигмунта, чем он в нее. Он даже несколько опасался этого супружества. Боялся показаться смешным в глазах своих коллег, вступая в брак со своей студенткой, которая на много лет была моложе его. Надо сказать, Войцеховский в годы войны пережил ужасную трагедию — во время Варшавского восстания под развалинами дома погибли его жена и двое детей. После этого он долго не решался на брак, только Эле удалось растопить лед, о чем ему, конечно, не приходится жалеть.
— И вот теперь этой женщине придется предстать перед судом по обвинению в преднамеренном убийстве, — огорченно покачал головой Межеевский.
— Для меня это тем более тяжело, что я приложил к этому руку, — вздохнул Потурицкий. — Скажу даже больше: я не осуждаю Эльжбету. С моей точки зрения, Лехнович всегда был и остался подлецом.
— Спасибо за исполненный долг. Я верю, Леон, что приход сюда с таким разоблачением был для тебя делом нелегким. И потому даже не в претензии, что ты медлил до самой последней минуты, рассчитывая, что нам самим удастся напасть на верный след. Должен признаться, мы с самого начала плохо вели следствие, наделали массу ошибок. В том числе и ту, что недостаточно внимательно изучили фотографии.
— А ты, старик, не сердись за тот мой звонок. — Потурицкий протянул полковнику руку, и они обменялись сердечным рукопожатием.
— Подпиши протокол, — остановил Немирох уже выходившего Потурицкого, — а то придется вызывать тебя еще раз.
— Постановление о задержании подготовить? — спросил Межеевский, когда адвокат вышел из кабинета.
— Не будь, Ромек, таким прытким, — рассмеялся Немирох.
— Что, разве этих доводов недостаточно?
— Доводы — лучше не надо. И для нас, и для прокурора. Достаточны они и для суда. Но зачем нам торопиться? Войцеховская от нас не убежит.
Поручик не мог прийти в себя от изумления. В его практике не было случая, чтобы полковник откладывал арест преступника, против которого имелись столь серьезные улики. А тем более — убийцы.
— Конечно, — возразил он, — Войцеховская не убежит в буквальном смысле этого слова. Я, правда, изъял из лаборатории профессора цианистый калий, но в шкафчике там осталось еще множество разных ядов. Некоторые из них действуют не хуже, чем цианистый калий.
— И это не страшно, — успокоил полковник своего юного помощника. — Отправь Войцеховской повестку с вызовом к нам на послезавтра на десять часов утра. В повестке укажи: «Для подписания протокола». А до того я хотел бы завтра побеседовать с паном Винцентием Коротко.
— Кто это такой?
— Милый пожилой человек. Страстный филателист. А кроме того, вот уже тридцать лет работает швейцаром в Политехническом институте, на кафедре профессора Зигмунта Войцеховского. Мне хотелось бы поговорить с паном Коротко завтра что-нибудь часов в двенадцать дня. Ясно?
Пана Винцентия Коротко, худощавого высокого старика с седой шевелюрой и пышными усами, с на редкость молодым взглядом добрых глаз, скорее удивил, чем встревожил вызов в городское управление милиции. Немирох усадил своего гостя в удобное кресло, угостил сигаретой и приступил к беседе:
— Мы пригласили вас сюда к нам, поскольку считаем вас человеком добропорядочным, достойным уважения. Все, что вы нам расскажете, останется между нами, разговор будет сугубо доверительный.
— Мы что, — заверил швейцар, — мы к власти всегда со всем нашим почтением.
— Мы это знаем и знаем, что мимо вас ничто не пройдет незамеченным. Потому хотели бы узнать, о чем говорят у вас в доме, что там делается, как работает участковый? Знаете, время от времени приходится их проверять.